Неточные совпадения
Дворовый, что у барина
Стоял за
стулом с веткою,
Вдруг всхлипнул! Слезы катятся
По старому лицу.
«Помолимся же Господу
За долголетье барина!» —
Сказал холуй чувствительный
И стал креститься дряхлою,
Дрожащею рукой.
Гвардейцы черноусые
Кисленько как-то глянули
На верного слугу;
Однако — делать нечего! —
Фуражки сняли, крестятся.
Перекрестились барыни.
Перекрестилась нянюшка,
Перекрестился Клим…
— Катя, тебе не хорошо
стоять, — сказал ей муж, подвигая ей
стул и значительно глядя
на нее.
Сконфуженный секретарь удалился. Левин, во время совещания с секретарем совершенно оправившись от своего смущения,
стоял, облокотившись обеими руками
на стул, и
на лице его было насмешливое внимание.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два
стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Левин вышел
на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пустыми ведрами
на коромысле, сбежала впереди его зa водой к колодцу.
На одном столе
стоял даже сломанный
стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину.
В столовой уже
стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще
на высоких
стульях. При них
стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям
на шею салфетки.
Бабушка была уже в зале: сгорбившись и опершись
на спинку
стула, она
стояла у стенки и набожно молилась; подле нее
стоял папа. Он обернулся к нам и улыбнулся, заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь быть незамеченными, остановились у самой двери. Весь эффект неожиданности,
на который мы рассчитывали, был потерян.
Maman уже не было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы ложились и вставали в те же часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было в обыкновенное время; столы,
стулья стояли на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
Несколько женщин, похожих
на привидения,
стояли на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные головы
на спинки стоявших перед ними
стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр,
на которых возлегали боковые своды, печально
стояли тоже
на коленях.
— Это я… к вам, — ответил Раскольников и вошел в крошечную переднюю. Тут,
на продавленном
стуле, в искривленном медном подсвечнике,
стояла свеча.
Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что тут
стоит стул, а
на стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она.
Когда Раскольников вышел, он
постоял, подумал, сходил
на цыпочках в свою комнату, смежную с пустою комнатой, достал
стул и неслышно перенес его к самым дверям, ведущим в комнату Сони.
Когда он очнулся, то увидал, что сидит
на стуле, что его поддерживает справа какой-то человек, что слева
стоит другой человек с желтым стаканом, наполненным желтою водою, и что Никодим Фомич
стоит перед ним и пристально глядит
на него; он встал со
стула.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату. Заметьте эту дверь, она заперта
на ключ. Возле дверей
стоит стул, всего один
стул в обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за дверью
стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя
на стуле, два вечера сряду, оба раза часа по два, — и, уж конечно, мог узнать что-нибудь, как вы думаете?
В большой комнате
на крашеном полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки,
стояли кривоногие старинные
стулья, два таких же стола;
на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы;
на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония, в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон в ней не было, не было и мебели, только в углу
стояла кадка и
на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что концы его, спускаясь
на пол, простирались еще
на сажень. В средине помоста — задрапированный черным
стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
Блестели золотые, серебряные венчики
на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре
стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Длинный зал, стесненный двумя рядами толстых колонн, был туго наполнен публикой; плотная масса ее как бы сплющивалась, вытягиваясь к эстраде под напором людей, которые тесно
стояли за колоннами, сзади
стульев и даже
на подоконниках окон, огромных, как двери.
— А она — умная! Она смеется, — сказал Самгин и остатком неомраченного сознания понял, что он, скандально пьянея, говорит глупости. Откинувшись
на спинку
стула, он закрыл глаза, сжал зубы и минуту, две слушал грохот барабана, гул контрабаса, веселые вопли скрипок. А когда он поднял веки — Брагина уже не было, пред ним
стоял официант, предлагая холодную содовую воду, спрашивая дружеским тоном...
Пузатый комод и
на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих
стула, старенькое
на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и
на ней, обнявшись,
стоят Лидия с Алиной.
Сидел он засунув длинные ноги в грязных сапогах под
стул, и казалось, что он не сидит, а
стоит на коленях.
Так, с поднятыми руками, она и проплыла в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила с ним
на ты,
постоял минуту и пошел за нею в кухню. Она, особенно огромная в сумраке рассвета, сидела среди кухни
на стуле, упираясь в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли маленькие слезы.
Похолодев от испуга, Клим
стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад,
на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю
стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
У стены,
на стуле,
стояло небольшое, овальное зеркало в потускневшей золотой раме — подарок Марины, очень простая и красивая вещь; Миша еще не успел повесить зеркало в спальной.
— Пусти, дурак, — тоже негромко пробормотала Дуняша, толкнула его плечом. — Ничего не понимают, — прибавила она, протаскивая Самгина в дверь. В комнате у окна
стоял человек в белом с сигарой в зубах, другой, в черном, с галунами, сидел верхом
на стуле, он строго спросил...
Не дослушав его речь, Варавка захохотал, раскачивая свое огромное тело, скрипя
стулом, Вера Петровна снисходительно улыбалась, Клим смотрел
на Игоря с неприятным удивлением, а Игорь
стоял неподвижно, но казалось, что он все вытягивается, растет. Подождав, когда Варавка прохохотался, он все так же звонко сказал...
Через несколько минут Самгин оказался в комнате, где собралось несколько десятков людей, человек тридцать сидели
на стульях и скамьях,
на подоконниках трех окон, остальные
стояли плечо в плечо друг другу настолько тесно, что Фроленков с трудом протискался вперед, нашептывая строго, как человек власть имущий...
У себя в комнате, при огне, Клим увидал, что левый бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со
стула на пол капают черные капли. Лидия молча
стояла пред ним, поддерживая его падавшую
на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала...
Клим остался в компании полудюжины венских
стульев, у стола, заваленного книгами и газетами; другой стол занимал средину комнаты,
на нем возвышался угасший самовар,
стояла немытая посуда, лежало разобранное ружье-двухстволка.
В конце дорожки, в кустах, оказалась беседка;
на ступенях ее лежал башмак с французским каблуком и переплет какой-то книги; в беседке
стояли два плетеных
стула,
на полу валялся расколотый шахматный столик.
Большой овальный стол был нагружен посудой, бутылками, цветами, окружен
стульями в серых чехлах; в углу
стоял рояль,
на нем — чучело филина и футляр гитары; в другом углу — два широких дивана и над ними черные картины в золотых рамах.
Диомидов, в ярко начищенных сапогах с голенищами гармоникой, в черных шароварах, в длинной, белой рубахе, помещался
на стуле,
на высоте трех ступенек от земли; длинноволосый, желтолицый, с Христовой бородкой, он был похож
на икону в киоте. Пред ним,
на засоренной, затоптанной земле двора,
стояли и сидели темно-серые люди; наклонясь к ним, размешивая воздух правой рукой, а левой шлепая по колену, он говорил...
Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую
на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей,
стоя за ее
стулом. Там и три пожилые девушки, дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его матери, и помещик семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.
— Вы хотите, чтоб я не спала всю ночь? — перебила она, удерживая его за руку и сажая
на стул. — Хотите уйти, не сказав, что это… было, что я теперь, что я… буду. Пожалейте, Андрей Иваныч: кто же мне скажет? Кто накажет меня, если я
стою, или… кто простит? — прибавила она и взглянула
на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам не бросился пред ней
на колени.
— А я в самом деле пела тогда, как давно не пела, даже, кажется, никогда… Не просите меня петь, я не спою уж больше так…
Постойте, еще одно спою… — сказала она, и в ту же минуту лицо ее будто вспыхнуло, глаза загорелись, она опустилась
на стул, сильно взяла два-три аккорда и запела.
По стенам жались простые, под орех,
стулья; под зеркалом
стоял ломберный стол;
на окнах теснились горшки с еранью и бархатцами и висели четыре клетки с чижами и канарейками.
В углу теплилась лампада; по стенам
стояли волосяные
стулья;
на окнах горшки с увядшими цветами да две клетки, в которых дремали насупившиеся канарейки.
Они прошли через сени, через жилую избу хозяев и вошли в заднюю комнатку, в которой
стояла кровать Марка.
На ней лежал тоненький старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка.
На полке и
на столе лежало десятка два книг,
на стене висели два ружья, а
на единственном
стуле в беспорядке валялось несколько белья и платья.
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые резные шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги,
стояли по стенам с тяжелыми же диванами и
стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил
на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
Она вздрогнула, быстро опустилась
на стул и опустила голову. Потом встала, глядя вокруг себя, меняясь в лице, шагнула к столу, где
стояла свеча, и остановилась.
Я
стою, молчу, гляжу
на нее, а она из темноты точно тоже глядит
на меня, не шелохнется… «Только зачем же, думаю, она
на стул встала?» — «Оля, — шепчу я, робею сама, — Оля, слышишь ты?» Только вдруг как будто во мне все озарилось, шагнула я, кинула обе руки вперед, прямо
на нее, обхватила, а она у меня в руках качается, хватаю, а она качается, понимаю я все и не хочу понимать…
Он вдруг сел
на стул. Я
стоял у стола и одной рукой трепал книгу Белинского, а в другой держал шляпу.
Но я
стоял уже без языка, бледный… и вдруг в бессилии опустился
на стул; право, со мной чуть не случился обморок.
Но это было нелегко, при качке, без Фаддеева, который где-нибудь
стоял на брасах или присутствовал вверху,
на ноках рей: он один знал, где что у меня лежит. Я отворял то тот, то другой ящик, а ящики лезли вон и толкали меня прочь. Хочешь сесть
на стул — качнет, и сядешь мимо. Я лег и заснул. Ветер смягчился и задул попутный; судно понеслось быстро.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там
стояли привезенные с нами кресло и четыре
стула. Мы тотчас же и расположились
на них. А кому недостало, те присутствовали тут же,
стоя. Нечего и говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
С правой стороны
на возвышении
стояли в два ряда
стулья тоже с высокими спинками для присяжных, внизу столы для адвокатов.
Сел
на стул. Я
стою над ним. «Сядьте, говорит, и вы». Я сел. Просидели минуты с две, смотрит
на меня пристально и вдруг усмехнулся, запомнил я это, затем встал, крепко обнял меня и поцеловал…
Все, и хозяин и гости, расположились во второй комнате старца, в которой
стояла постель его, комнате, как и было указано прежде, весьма тесной, так что все четверо (кроме Порфирия-послушника, пребывавшего
стоя) едва разместились вокруг кресел старца
на принесенных из первой комнаты
стульях.
Исправник же
стоял теперь у окна, в другом конце комнаты, подле Калганова, который тоже уселся
на стуле у того же окна.
В ожидании выхода старца мамаша сидела
на стуле, подле кресел дочери, а в двух шагах от нее
стоял старик монах, не из здешнего монастыря, а захожий из одной дальней северной малоизвестной обители.